Слова публичного человека часто становятся цитатами. Готовясь к интервью, мы выбрали некоторые Димины высказывания, чтобы послушать, как на этот раз эксцентричный музыкант отреагирует на них и что нам ответит.
– Дима, ты как-то сказал: «Осень – правильное время, чтобы что-то начинать». Что ты начнешь в этом году?
Осенью пишутся песни. В принципе, музыка пишется не от хорошей жизни. И для того, чтобы войти в какой-то творческий режим, мне лично нужно испытывать какое-то брожение – и эмоциональное и физиологическое. Не в смысле бродить вдоль Днепра, хотя и такое случается. Иногда лучший способ сдвинуться с мертвой точки – просто пойти куда-нибудь. Осенью у нас всегда бывает тур, релиз как минимум одной – как максимум двух-трех песен, обязательно происходит миллион каких-то интересных проектов. В былые времена, когда мы еще не играли столько концертов, я умудрялся за осень написать какой-то спектакль, два-три фильма, сделать другие музыкальные продукты. К этому всему осенью добавляются какие-то вирусняки, проблемы со связками, конфликты в коллективе. Потому что люди делятся на осенних ипохондриков и весенних психов. У меня полгруппы – осенние ипохондрики, у которых просто срывает крышу. Все вместе образует большой ком, и до какого-то момента ты это волочишь-волочишь, а потом переливает через край, и все становится неважно. Вот в такой момент и начинают появляться песни. Вот за это я люблю осень.
– Что, летом вообще не пишется?
Пишется. «Родину» я летом написал, 3 июня. Какие-то сильные вещи могут рождаться когда угодно, когда придут. Летом мне недостаточно конфликта, чтобы что-то по-настоящему цельное родить. Я летом берусь за много разных дел. У меня магнитофончик на пианино стоит, куда я записываю свои скетчи. За лето он забивается.
– Ты до сих пор пишешь на кассетный магнитофон?
Конечно! Мне он очень дорог, от дедушки достался, 1981 года, мой ровесник. Я записываю 30-секундные скетчи, какие-то фразы. А за осень они превращаются уже в песни, в альбомы. Потому что осенью меня накрывает, не знаю, как правильно выразить…
– …глобальная хандра.
Это не хандра. Ну, вы не можете хандрить, если в зале вас ждет несколько тысяч человек, не тот случай. Тут не до хандры, тут выходишь, и надо делать шоу, в каком бы состоянии ты ни был. Но это такой глобальный эмоциональный кабздец. Я не знаю, как это еще иначе выразить словами.
Каждую осень происходит определенный мини-апокалипсис в моей жизни. И за это я очень люблю осень. Потому что потом у тебя целая зима, чтобы восстановиться, целая весна, чтобы пропсиховаться, показать новые песни людям на концертах, у тебя потом целое лето, чтобы побыть с семьей, съездить на фестиваль и угореть, сорвать голос, сделать рок-н-ролл. Ну и традиционно, всегда накануне дня рождения срывает крышу напрочь. Где-то с 20 октября меня лучше вообще не трогать.
– Ты действительно такой чувствительный перед своим днем рождения?
Может, это связано с тем, что родился я на Хэллоуин, в ночь Всех Святых? Может, из меня начинает лезть всякая нечисть, а ангельские силы мочат ее. Я как агент Купер из последнего сезона сериала «Твин Пикс», где их уже два – хороший и плохой. Вот я плохим Купером становлюсь накануне дня рождения, а весь остальной год я хороший Купер.
– Кстати, как тебе третий сезон «Твин Пикса»?
Новый «Твин Пикс» – это однозначно произведение искусства. Для меня это даже не обсуждаемо.
– То есть Линч не сошел с ума? У него это не старческий маразм?
Нельзя человека, который занимается творчеством, оценивать мерками обычных людей. Тогда для кого-то и я сошел с ума, да?
– Тарантино считает, что надо снимать до пятидесяти, после – у режиссеров наступает маразм.
Не согласен. У Чарльза Буковски в пятьдесят только самые лучшие произведения случились. У всех по-разному. Зависит от того, как человек жил, кто был с ним рядом, что за женщины, как они на него влияли, были ли в жизни какие-то реальные потрясения. Кто-то начинает творить после каких-то серьезных проблем в жизни, у кого-то в сорок лет появляются дети, и он вообще перестает что-либо делать. Все субъективно. Линч не менялся. Все его работы одинаковые. Поэтому говорить, что он вдруг сошел с ума, если он в двадцать лет уже делал такие штуки, как минимум странно. Тем более Тарантино, да? (Смеется) Я думаю, нужно их выпустить на ринг и понять, кто из них больше сошел с ума.
– Ну, по крайней мере, у каждого из них есть своя армия поклонников, которых они вдохновляют. А что вдохновляет тебя? Например, сейчас для многих это Инстаграм: обычные люди подписываются на аккаунты богатых, знаменитых или просто креативных личностей, чтобы смотреть красивые картинки.
Не работает. Нет, я читаю, смотрю, но как-то бежать писать после этого никогда не хотелось. И людей таких нет. Одна встреча никогда не принесет заряд для вдохновения. Приносят только какие-то глубокие отношения или творческие союзы. С человеком должен быть очень близкий контакт, чтобы он тебя по-настоящему вдохновил. Вдохновляют не люди и не картинки, ну, меня по крайней мере. Вдохновляют вещи, которые тебя развивают по-настоящему. Либо ножом по сердцу, либо вещи, которые заставляют посмотреть на себя с другой стороны. А такое случается в жизни нечасто, это не происходит каждый день, и Инстаграм со мной такого не делает. То есть ты можешь открыть в себе какие-то новые резервы от общения с человеком. Почувствуешь, что открыл в себе вот эту дверцу, а она потом раз – и закрылась. Ты ищешь каких-то новых вещей. Люди, если они достаточно глубоко друг в друга проникают, вдохновляют друг друга. Но это огромная редкость. Чаще вдохновляют все-таки потрясения, вдохновляет и настраивает желание не быть закостенелым, желание добиться чего-то. Еще меня вдохновляют постоянные мысли о смерти. Когда каждое утро просыпаешься и думаешь, что ты, по сути, ничего еще хорошего не сделал.
– Что ты зря проживаешь жизнь?
Да, притом, что я своей жизнью максимально доволен. Но это не отменяет того, что каждое утро ты встаешь и думаешь: все, что было до этого, – подготовка к чему-то большему. И совершенно не хочется войти в историю как человек, который всю жизнь готовился к чему-то большему. Хочется, чтобы это большее случилось. А случится оно или нет, ты не знаешь.
– Ну, да, а вдруг самое значимое уже произошло?
А может быть, никогда и не случится. Философы считают, что не случится никогда, что большее – это и есть то, что ты переживаешь сейчас. Но если так думать, это вряд ли вдохновляет. Меня вдохновляют мысли, стремления и желания сделать что-то, что я смогу слушать без содрогания через десять, двадцать, тридцать лет. С одной стороны, это смешно, потому что никто из нас не знает, что будет потом. С тем, как развивается цивилизация, через 20 лет музыки в ее нынешнем виде может вообще не быть. Но ты все равно хочешь сделать то, чем будешь доволен всю жизнь.
– У тебя есть летний альбом «Простые вещи», есть осенний «Не прекращай мечтать». «Take off» вышел зимой. Это у тебя такая концепция – выпускать альбомы по временам года?
Нет. Вообще не важно. Так сложилось. Я, конечно, очень люблю концепции. Но концептуально – это делать хорошие альбомы. Я пока не чувствую, что сделал хорошие альбомы. Идеальный свой альбом я пока не написал. А сейчас предпринимаю очередную попытку, чтобы его сделать. Выйдет он осенью или зимой – не важно. Важно, чтобы он был хорошим.
– В интервью ты как-то сказал, что живешь и творишь без всякой цели: «Моя цель – никогда не иметь цели». Но твой уход из «Океана Ельзи», Esthetic Education, от Земфиры говорит об обратном. Ты всегда уходил от хорошего к…
Лучшему. Даже если со стороны это так и не выглядело. Мой дедушка говорит, что все должно немножко улучшаться. Я не так мыслю. Я все-таки не зря таскаю за собой этого плюшевого Винни Пуха: во многом я действую по обстоятельствам, как он. Наверное, виннипуший даосизм – это моя тема: позитивный взгляд на вещи, основанный на анализе и постоянном глубоком вовлечении в повседневное. Это означает, что у вас не может быть цели, что вы действуете по ситуации и позволяете себе довольно серьезную гибкость, не теряя своего стержня. Такой вот очень сложный баланс. Я не верю в цели. Потому что в конечном счете мы все с нашими целями окажемся в одном месте. И ничего с этим поделать не можем. Если бы у каждого была какая-то в жизни цель, мы б уже давно эту планету взорвали.
– Сейчас многие ставят себе цель стать успешными и богатыми.
Это искусственная штука. Игра масс-медиа и соцсетей на человеческих слабостях. Это повальная истерия, которая со временем, я думаю, уйдет, и останутся основные ценности. Верю, что они всегда так или иначе будут управлять этой планетой, управлять всем, что происходит. Потому что один по-настоящему уверенный в своих убеждениях человек, со стержнем и с реальной готовностью постоять за свое слово, всегда перекричит тысячу каких-то бесхвостых бандерлогов. Все стремительно меняется! Я жутко отсталое существо. Инстаграм у меня появился только полгода назад. И я-то думал, что мир живет картинками, а он, оказывается, давно уже живет стримами! И я вообще не могу понять, в чем прикол, когда человек показывает свои ноги, а тысяча других сидит, смотрит и ставит ему лайки. Мне сложно это понять, я не вуайерист по натуре. Я все важные дела привык решать при личных встречах. У меня ни разу не было хороших переговоров по скайпу, по телефону тоже не люблю.
– Для тебя успех равнозначен счастью?
И то и другое – кратковременная штука, поэтому в какой-то степени они похожи. Но что такое успех? Раз – и он прошел. Все относительно. Счастье… Я вообще не знаю, что это такое. Думаю, это просто выдуманное людьми какое-то определение для чего-то.
– Ну, когда все хорошо у тебя, у твоих родных, близких.
Конечно, когда здоровы родные – это счастье. А с другой стороны, для меня, когда все хорошо – несчастье огромное, потому что нет вдохновения. Видите, как все относительно. Для счастья мне гораздо больше нужно, чем, например, новые кроссовки, бутерброд с икрой или новая машина.
– А что тебе надо?
Когда полностью готова песня, я испытываю где-то минут пятнадцать счастья. Это момент, когда ты сидишь и думаешь: «Господи, это свершилось!» А потом ты уже глубоко несчастен (смеется). В обычной жизни меня делает счастливым семья. Все, что происходит с близкими, меня очень радует. Но это все-таки называется не счастье. Счастье – это, наверно, какой-то позитивный фон бытия человека, когда ты настроился правильно. Но если этого фона нет, тогда ты очень много времени и внутренних сил тратишь на какие-то поиски, на какие-то дурацкие метания. В этом, собственно, и есть суть пирамиды Маслоу.
– А что лежит в основе твоей пирамиды?
Моя семья, конечно, мои жизненные ценности и интересы, диалог с самим собой. Я придерживаюсь правила: живи просто, думай о смерти, старайся каждый день на пределе своих сил. Если ты в этих трех вещах находишь свое место, то плывешь, куда хочешь. Хочешь – разобьешь свой корабль. Ты потом все равно будешь иметь вот эту почву, свою семью, она тебя вернет обратно. Можешь позволить себе взлеты и падения, какие хочешь.
Дмитрий Шуров и его сын Лев в фотосессии Viva!
– Ты мечтал пересечь США с запада на восток на машине. Уже сделал это? И о чем сейчас мечтаешь?
По США еще не путешествовал. Моя мечта – не потерять голос в туре. Серьезно, очень озабочен сейчас этим вопросом. Занимаюсь вокалом, хожу к преподавателям, врачам-фониатрам. Я ведь не Фредди Меркьюри, хотя даже он срывал голос… Могу абсолютно в любом состоянии сыграть концерт на фортепиано, но вокал – это слишком чувствительный инструмент. И чем больше выступаешь, тем больше приходится уделять связкам внимание. Меня это немного напрягает… Вот такая достаточно смешная мечта. Есть, конечно, какие-то и общечеловеческие, простые мечты. Знаешь, разве недостаточно домик у моря себе просто представить? Разве необходимо им обладать? Мечты – очень условная вещь. Я вот, скорее, визуализирую какие-то вещи. Воображение у меня богатое. Если вам очень хочется побывать на сексуальной оргии, просто представьте (улыбается). Вероятнее всего, будет гораздо лучше, чем на самом деле. Но есть вещи, которые необходимо испытать, потому что они расширяют сознание. Я не говорю о наркотиках. Я говорю о первом фестивале, когда вы перед десятью тысячами людей выступили.
– Ты как-то говорил, что воспринимаешь жизнь на запах. Какая она у тебя сейчас?
Есть такое. Да, у меня всегда такой период: кофе и сигареты. Хотя сам не курю уже два года. Но очень люблю запах табака, и когда горит что-то. Вот у костра люблю посидеть. Есть у меня свечка дома, мне ее подарила Земфира. На свечке написано Music Studio, ее выпускает какая-то маленькая группа друзей в Лос-Анджелесе, которая называет себя «Лоло Джеймс Харпер». Всего пять видов свечек, пять запахов, которые они выпускают достаточно ограниченным тиражом. Купить практически невозможно, потому что художники и музыканты по всему миру расхватывают их очень быстро. Свечка просто невероятно пахнет, нельзя передать! Она из студии делает творческое пространство. Ты зажигаешь эту свечку, бокал красного сухого себе наливаешь, и понеслась. Видел такие свечки в нескольких студиях по миру. Это какое-то музыкальное сектантство. Вот этот запах тоже важен для меня. Очень люблю запах хорошего красного сухого вина.
– Ты как-то назвал себя инородным артистом Украины. До сих пор себя таким чувствуешь?
Это такая шутка. У тебя, что, чувства юмора нет? Я им и сейчас являюсь. Что значит: чувствую? Не было ни одного релиза Pianoбой, чтобы его все взяли и полюбили.
– Да нет, по-моему, ты уже стал мейнстримом.
Серьезно? Публичность, известность и популярность не связаны. Публичность и известность вообще не гарантируют вам ни сборов на концертах, ни денег, ни развития – ничего. А гарантируют песни. И я знаю, что мои песни однозначно не для всех. Так повелось, и ничего страшного я в этом не вижу.
– Как ты относишься к тому, что тебя называют культовым музыкантом?
В принципе, подозрительно очень, все эти ярлыки. С другой стороны, ничего плохого нет. Я не знаю, кто такой культовый музыкант. Что это означает – культовый? Культовость в моем представлении – это когда человек может делать что угодно…
– Это равно слову «гениальный».
Нет. Гений – это другое, мне кажется. Не очень в этом разбираюсь, не знаю, что там умы современные думают на эту тему. Но, насколько я в этом ориентируюсь, гениальный человек – тот, кто просто опережает время. А культовый человек… В нашей стране культовой могут назвать любую группу, которая больше десяти лет топчет сцену. Ну, правда. В нашей стране был настолько беден украинский контент, что любую группу, которая долгое время на сцене (будь она хоть полной посредственностью), начинают называть культовой. Просто потому, что она здесь уже давно (улыбается). Мне не хочется быть таким культовым.
– Ты сказал, что не веришь в вечную любовь к человеку. Почему?
В саму по себе вечную любовь без усилий не верю. Любовь, слава богу, это ж не стол деревянный, который каждый день одинаковый. Настоящая любовь трансформируется. Она не может быть все время одинаковой. И для того, чтобы она трансформировалась, оба человека должны постоянно чем-то жертвовать, идти на какие-то изменения. Поэтому любви вечной не бывает. Но в теории до гроба она может дотянуть, если люди постоянно меняются.
– А как ты считаешь, Оле (жена музыканта. – Прим. ред.) с тобой тяжело?
Оле со мной тяжело, но интересно. У нас сейчас не самый легкий период. Ей тяжело, потому что я подвергаюсь нагрузкам, которых раньше не было. И они не проходят бесследно. Оле приходится изо всех сил держать дзен.
– То есть ты такой домашний тиран, да?
Да я дома-то и не бываю. Уже никто не знает, какой я домашний (смеется). Почему я тиран? Я не тиран. Что значит тиран? Это кто?
– «Оля, почему борщ холодный!» – можешь такое заявить и кулаком по столу?
Нет, ты что. Если я ей такое скажу… У нее всегда вкусный борщ.
– У вас дома дзен?
У нас дома… то, о чем я рассказывал. У нас дома есть то, на что мы опираемся. Поверх этого у нас, как и у всех нормальных людей, бывает все. Ну, ножами, конечно, мы не бросаемся, но конфликты бывают.
– Мне кажется, ты производишь впечатление трудного человека, что бывают моменты, когда к тебе лучше не подходить. Это правда?
Так и есть. И в такие моменты, знаешь, что делает Оля? Она ко мне подходит. Да, она смелый и честный человек, который, на удивление, после всех этих лет меня любит. И она единственный человек на белом свете, который ко мне подходит в такие моменты. Если она видит, что «у Димона слетела на хрен крыша», или концерт был тяжелый, или я недоволен концертом, она подойдет, скажет «ш-ш-ш» и еще нажмет на все «кнопки». И за это я ее очень сильно уважаю и люблю. Это дорогого стоит. Значит, человек настолько тобой интересуется, что не боится рисковать. Потому что она получает за это всегда, это неизбежно. И, с другой стороны, она настолько верит в себя и в меня, в наши отношения, что понимает: если она не сделает этого сейчас, потом будет поздно. И это очень сильно меняет ситуацию.
– А насколько ты позволяешь Оле быть независимой и свободной?
Я вообще ее никак не ограничиваю. Как можно ограничить человека, которого любишь? Это было в начале отношений. Я только не понимаю, почему каждый раз, когда уезжаю, у нас дома девичник или мальчишник происходит (улыбается).
– Оля, наверное, думает: наконец-то уехал, можно расслабиться!
На самом деле это происходит потому, что, когда я дома, мне вечно все мешает. Но, мне кажется, мы исчерпали какой-то там объем ревности и вот этих острых безбашенных штук на начальной стадии отношений, у нас такого было довольно много. На каждого, кто раньше приближался к Оле, я вообще порчу напускал. И наоборот: если мы приходили домой, и дома у подъезда сидела какая-то девочка, Оля могла ее просто взглядом испепелить.
– Какие отношения сейчас в треугольнике «ты – поклонницы – жена»?
Надо у нее спросить. Я дистанцируюсь, не участвую в этом треугольнике. У нас есть треугольник «я – Оля – Лев». Все, что вне этого, – вне этого. Оно сегодня есть – завтра нет… У меня в этом плане все просто. Есть время с первой минуты концерта до последней, когда я рок-звезда. Все, что происходит на сцене (а там может всякое случиться), там же и остается. Когда я ухожу со сцены, мне вообще это все становится глубоко по барабану. Я хочу дойти до автобуса, приехать в отель, выпить вина с группой, а потом лечь спать. Точка. Пока идет концерт, я безгранично люблю всех. И физически, и эмоционально, и сексуально, и музыкально, и патриотически – во всех смыслах. Я испытываю колоссальную гармоничность, которую я вливаю в зал просто ведрами! И мне пофиг: буду я казаться в этой ситуации смешным или нет, попаду я в ноту или нет. Меня давно вообще это все не парит. Меня волнует контакт. За контакт, по большому счету, на концерте я готов на все.
– Ты, кстати, сам ведешь свои финансовые дела или доверил эти вопросы Оле?
Оля не ведет финансовых дел. Оля занимается моими связями с внешним миром. Она совсем другого плана человек. У меня талант лежит в двух, грубо говоря, сферах – музыка и организация. Я был бы неплохим менеджером, если бы захотел.
– По тебе не скажешь. Ты производишь впечатление человека не от мира сего.
У меня есть переключалка, и я эти две вещи сочетаю. У Оли сто талантов! Вот у меня два, у Оли – сто. Она умеет красиво одеваться, создавать дизайн интерьера, придумать потрясающее блюдо, может очень быстро приготовить индийскую, китайскую – любую кухню. У нее хорошая чуйка, она умеет общаться с людьми… Но финансы не в сфере ее талантов, абсолютно. Она по натуре своей человек добрый и интеллигентный, и ей не свойственно нагибать людей, заставлять их или вести какие-то долгие нудные переговоры. Для этого у нас есть другой человек. Кроме творческой части, я занимаюсь выстраиванием структуры, которая даст мне возможность реализовать свое творчество. Если я понимаю, что мы едем в большой тур, и нам нужны люди, я их нахожу, выбираю, обучаю. Если мне нужны новые музыканты, я лично их всех ищу, прослушиваю.
– В одном интервью ты говорил, что самоорганизация и стремление к реализации должны быть заложены на генетическом уровне.
Просто перфекционист – дурацкое слово, не люблю его. Не считаю себя перфекционистом. Я не знаю, что это такое. Я люблю, когда люстра по центру ровно повешена, но от этого не зависит моя жизнь. Моя жизнь зависит от достижения каких-то не глобальных, а локальных целей. Например, есть альбом, его нужно донести до людей. Чтобы это случилось правильно и эффективно, я готов быть пофигистом, перфекционистом, тираном, когда нужно – мамой готов быть. В своей жизни мне приходилось и нянчить людей, и бить, и развозить по домам. Я готов бороться за то, чтоб донести какую-то свою идею, за музыку, за собственное развитие, за ощущение себя на своем месте, которое так необходимо человеку, чтобы развиваться, за то, чтобы моя семья была в порядке. Вот все это я делаю. Каждый день.
– Эта самоорганизация у тебя заложена на генетическом уровне, или ты с годами в себе это выработал? То есть ты сначала был музыкантом, но потом понял, что тебе для работы нужно во все вникать?
Сложный вопрос. С одной стороны, у меня бабушка была бухгалтером, очень организованным человеком. Помню, меня всегда забавляло, что за два месяца до Рождества у нее уже все подарки были разложены, подписаны. А с другой стороны, моя мама хороший организатор, она педагог по образованию, как и папа, хотя он как раз довольно неорганизованный человек. Папа пишет картины, стихи и прозу – это у него лучше всего получается.
– То есть ты рос богемным ребенком?
Скорее, сыном советских педагогов. Да, была какая-то богема, но я ее, честно скажу, побаивался и ненавидел. Когда к нам приходили гости, я прятался за дверью, не любил всех этих поэтов и неприкаянных бардов, которые волали свои стихи и песни в однокомнатной квартире.
– А твоему сыну, которому сейчас четырнадцать лет, передалось это умение самоорганизации, реализации, достижения целей?
Пока сложно понять. Но если ему что-то интересно, Лев очень сильно увлекается. Тогда появляются организованность, усилие, усердие, мотивация. Но в других сферах может быть полный хаос и бардак. Ему точно передалась моя увлеченность. Помню, как я в двенадцать лет не вставал из-за пианино по многу часов, не ходил по подвалам, на свидания, с ребятами. Вот он такой же. Только Лев сидит не за пианино, а за барабанами.
– Знаю, что вы с Олей не переживаете по поводу его школьных отметок и успеваемости.
Мы никогда не ставим цели, чтобы он был отличником. Но мы хотим, чтобы он был доволен собой. Вот это наша основная цель. И мы знаем, что он собой недоволен, когда у него что-то идет не так. Это у него с самого рождения, скорее, от Оли, чем от меня. Когда у него что-то не получалось, это всегда заканчивалось слезами. Он очень переживает. Мы приучаем, чтобы он соблюдал какой-то минимум в учебе. Абсолютно понятно, что он не будет физиком, химиком, но он должен иметь представление об этих предметах.
– А вдруг! Я читала, что ты мог работать в гражданской авиации.
Да. Мне подходит эта работа, она требует организации, постоянного внимания.
– Но почему именно летчик? Можно быть водителем метрополитена.
Ну, ты сравнила… Рожденный летать ползать не может. Небо одинаковым не бывает. Ну и вообще, ощущение того, что ты везешь людей на крылатой машине, думаю, меня бы бодрило. Не военной, не какой-то там спортивной. Именно гражданской.
– У тебя всегда есть о чем поговорить с женой?
Да, даже о том, как в саду растут ее цветы. Мы с ней 15 лет вместе и постоянно разговариваем. У нас на этом держится вообще весь дзен. Мы обсуждаем все: что в стране происходит, людей, наши с ней отношения. Мы много чего анализируем. Оля привнесла это в нашу жизнь. Я маниакально люблю порядок и правильное, разумное, конструктивное планирование. А Оля любит анализ. У нас идеальное с ней сочетание: она оценивает вещи с эмоциональной точки зрения, а я – с рациональной. И на эту тему у нас бывают очень увлекательные споры.
Фото: Андрей Корень
